Один человек очень хотел стать скульптором и в общем-то стал им, вложив в это много лет и много средств. Одно только плохо давалось ему — человеческие лица. Скульптуры без лица многие люди, может быть даже большинство, просто не воспринимали.
Скульптуры без лиц ничем не отличались от скульптур с лицами, кроме того, что зритель никак не мог найти глаз и рта — тех точек, которые казались ему центральными среди всего остального. Глаза эти всегда смотрели в одну сторону, а рот никогда ничего не говорил, но если их нет, то зритель никак не мог уцепиться, ходил вокруг, будто в попытках найти дверь, и проходил мимо.
Если бы его скульптуры имели лица, их куда лучше замечали бы. Тогда, очень надеялся скульптор, у него не только будет больше заказов, но и то непонятное и тяжело описуемое, что он так силился выразить, будет увидено и понято другими.
Подгоняемый голодом, скульптор подумал, что ему стоило бы сделать скульптуры больше и сложнее, чем прежде. Точнее, детальнее, усерднее. Что же с лицами? Пусть это будет совместная работа и эту маленькую деталь, нужную для входа, сделает другой человек. Вероятнее всего тот, кто хорошо делает одни только лица и вряд ли сделает для них бюст или хотя бы голову.
Что за странные скульпторы, способные изобразить человеческое лицо, но неспособные изваять целую статую? Как ни странно, этих людей оказалось довольно много. Может быть они и не скульпторы в той же мере, но дело своё, казалось бы, знают и не раз это демонстрировали.
Несколько подобных попыток скульптор собственноручно уничтожил. Лицо кое-как клеилось к его скульптуре и из такого сочетания получалось нечто довольно уродливое. Не годилось это как показательная работа, а что до самовыражения, то только уродство эти скульптуры выразить и могли. Нечто демоническое проступало в них — скульптура, имея сложные формы, начинала казаться ожившим големом, а лицо напоминало маску ребёнка на теле осьминога или бегемота. Люди, смотревшие на них слишком долго, будто бы старели на глазах.
Мало-помалу скульптор отсекал лишнее и подобрался к гармоничным формам, которые в сочетании с лицом были бы приятны по меньшей мере ему самому. Студия его была заставлена бледными безликими глыбами, которым не хватало казалось бы наименьшего. Скульптор снова стал искать тех, кто способен сделать лицо.
Те, кто умели делать всё целиком, не испытывали интереса, будучи полностью поглощёнными своим делом. Те же, кто мог сделать лицо, отчего-то не делали всего остального и было их немало. Скульптор недоумевал: как они живут, как добывают себе пропитание? Никто ведь не покупает одни только лица. Можно ли выразить себя одним только лицом? Наверное можно, но часто казалось, что это просто не интересовало их.
Как бы то ни было, перед скульптором стояло несколько новых, крупных безликих статуй и ещё большая, чем сами статуи, задача дать им взгляд, улыбки или гримасы, эмоции. Он обратился к одному из тех, кто делал только лица. Они обсудили дело и тот ответил: “послезавтра”. Через день ответ снова был тем же: “послезавтра”. Скульптор, подкрепляемый верой и надеждой, ждал. На пятый раз он снова услышал “послезавтра” и терпения у него поубавилось. Он обратил к другому. Разговор на этот раз был совершенно иным и скульптору показалось, что может быть теперь всё пойдёт иначе, но и в этом случае он услышал “послезавтра” пять раз. В третий раз веры и надежды стало куда меньше, не говоря уже о терпении, так что скульптор сразу был готов услышать очередное “послезавтра” и потому обращался одновременно к нескольким.
Ожидая, он ходил кругами по студии, разглядывая собственные работы. Иногда замечал и правил огрехи, иногда просто сдувал с них пыль. “Послезавтра-послезавтра-послезавтра”. Двадцать пять с половиной, полтора, пятнадцать и ещё три раза услышал он это слово. Ровно столько мелких морщин проступило на его лице. Сейчас они были еле-еле заметны и то только когда скульптор хмурился. А ведь прошёл всего-то год!
Скульптор вспоминал те ранние скульптуры с их демоническим видом, в очередной раз от безнадёжности пытаясь поверить, что были они не так уж плохи, и понять что-то, чего не удавалось прежде. И он понял, сосчитав свои морщины. Понял, вспомнив какими помятыми становились люди, которым довелось слишком долго смотреть на те его работы. Он понял что-то о всех тех, к кому он обращался. Ведь никто из них не был скульптором. Так чем же они питались?
Самой большой ошибкой скульптора было не потраченное им время. Уже давно он был голоден, но, сверх того, будто бы питались им самим. Демоны ели его и съедали его совсем не бесконечное время, медленно лишая жизни, отвлекая разговорами и ожиданием такого близкого “послезавтра”. Самой большой его ошибкой стала попытка лишить их пропитания.
Останки его лежали в студии, в круге из пяти статуй без лиц. Всё вокруг покрылось пылью — никто не тревожил это место. Даже дети не совались. Они рассказывали друг другу страшилку о том, как человек попал в круг из пяти скульптур без лиц и не смог из него выбраться. Рассказывали, но никогда не совались внутрь, разве что поглядывая через окно и тут же с криками убегая подальше.